«Моему ангелу»
Я подошла к фортепиано. На нем был недельный слой пыли, вместо того, чтобы стереть ее, или откинуть крышку, я долго и задумчиво смотрела на нее. Уже неделю ничьи пальцы не касались клавиш цвета слоновой кости, ничьи пальцы не гладили черные диезы и бемоли…
Наверху лежали небрежной стопкой сложенные ноты, огрызок карандаша закатился к самому краю. Я присела на край кремовой французской софы и смотрела в никуда. Где-то тикали раздражающе громко часы, где-то в ванной капала вода, и мое дыхание… Только мое дыхание…. Потом, словно на автомате, я притащила из кладовочки две коробки: одна из-под какой-то игрушки, а вторая безвестного происхождения.
Поставив их в центре комнаты, я резко рванула на себя ящик шкафа. Там лежали его концертные рубашки. Я безжалостно выгребла их в ящик из-под игрушки и со стуком закрыла, едва не отломав изящную ручку. В следующем ящике лежали диски. Его диски. Выбрала один из них. С золотым вензелем. Заправила в музыкальный центр. И та гнетущая тишина растворилась в чистейших звуках фортепиано. Я закрыла глаза и пыталась представить, что он рядом, сидит сейчас и играет. Он очень любит, когда я слушаю. Любил…. Я открыла глаза и заглянула в коробку, где лежали смятые в один ком его рубашки. В одной из них было что-то завернуто. Я наклонилась и аккуратно извлекла золотистую коробочку с нежным бантиком. На коробочке его почерком было написано: «Моему Ангелу». А под ленточки была засунута записочка: «Терези, если ты нашла ее раньше Рождества, не вздумай открывать. С любовью твой муж, Дэниэл Бранч». Я, шатаясь, подошла к столу, сжимая коробочку в руках, и не смогла сдержать слез. В ушах что-то шумело, в глазах щипало, а в горле стоял горький ком. Словно оглушенная я села на софу. Его подарок, мне на Рождество… Он ушел, а подарок остался…
Маленькая коробочка, которую он так и не подарил мне на Рождество… Музыкальный центр прокрутил дорожку три раза и я, бережно вынула диск и с щелчком заправила в коробочку. Его концерт, пятый или шестой. Не помню. Надо посмотреть. А коробочка все лежала на столе, притягивая взгляд и мысли, словно маленький магнит. Я пошла на кухню, налила себе чаю и, прихлебывая, поставила его на столик. Легче не стало.
Аккуратно положила диск в ящик, откуда его взяла. Но перед тем, как толкнуть крышку, я почему-то пробежала глазами по обложке: «Даниэль Бранч. Избранное» и подложкой его портрет – тонкий, с волосами, подстриженными по шею, в очках без оправы, он разложил свои длинные пальцы в аккордах и улыбался неизвестному фотографу. Как когда-то улыбался мне…. Коробочка так и лежала на столе. Я, наконец, подошла к ней и решительно дернула ленту. Внутри, завернутый в бархатную ткань лежал браслет. Приглядевшись, я увидела на одной из граней циферблат и стрелки. Часы. Они остановились. Может это случилось ровно во столько, во сколько упал тот злосчастный самолет, на котором он летел в Америку, чтобы дать Рождественский концерт, организованной какой-то благотворительной организацией.
Вот, все, открыла, надела. Исчез последний секрет последняя загадка, оставшаяся от любимого. И на сердце вновь стало горько-горько. Исчез смысл жизни. Маленький браслет стискивал мне запястье, а холодный обруч сердце. Стараясь сдерживать слезы, я снова глотнула успокоительное. Я помню тот день, как сейчас. Он звонил мне несколько раз, а я не заметила. И эти два последних вызова так и остались в памяти мобильного телефона.
А спустя пару минут случилось то, во что я до сих пор не могу поверить. И среди кучи соболезнований, бессмысленных звонков вежливости, а у меня перед глазами два пропущенных вызова с его уже несуществующего номера. Сказали, что хоронить там было уже нечего….
Было еще светло. И я решила отнести часы в мастерскую. Закрыла дверь на два оборота. Поздоровалась с консьержем, он что-то сказал про соболезнования, но я не обратила внимания. Слишком много однообразных, фальшивых слов… Слишком много… Шел снег крупными хлопьями. Я замотала длинный цветной шарф, вокруг шеи, накинула куртку и сунула в карман перчатки. Часовщик жил в конце улицы – это примерно пять зданий после моего дома.
Я часто его видела проходящим по улице в сторону бакалейной, худенький старичок в потертом старомодном сюртуке. Он был вечно недоволен, а ребятня дразнила его трубочистом. Старичок злился, кричал, ругался и шел дальше, к потертой вывеске «Мистер Волленвуд», открывал ключом, злобно оглянувшись, исчезал за пыльной витриной.
Туда я и направилась, оставляя мокрые следы на свежевыпавшем снегу. Ветер путал мои волосы и больно рвал их. Снег хлестал по лицу, и слепил глаза. Тушь текла по щеками, и я растирала ее рукой. Толкнув старенькую дверь, я услышала мелодичный звон колокольчика, вдохнула запах пыли и дерева. За стойкой послышалось шуршание бумаги, и из-под стойки вылез мистер Волленвуд. Я подошла к исцарапанной крышке и расстегнула браслет. Часы с легкостью стекли с моего запястья в ладонь, и я подала их мастеру.
— Ну кто так хранит часы! – он взял бархатную тряпку и оттер капли влаги с маленького стеклышка циферблата.
– Разве вы не знаете, как нужно обращаться с подарком!
— Откуда вы знаете, что это подарок! – я дернулась и покраснела.
— Приходил какой-то пижон неделю назад, в очках, светлый, длинноволосый, растрепанный в черном расстегнутом пальто, долго выбирал, а потом купил «для моего ангела» вот эту модель, – старик недовольно хмыкнул и полез куда-то вниз.
— Они остановились.. .- неуверенно начала я.- Да и без ваших замечаний, мамзель, вижу – он достал отвертку и щелкнул крышкой.
— Вы бы лучше за ними следили, да и за собой! А то, как уличная девка, все щеки черные… В наше время так не ходили. Тоже мне, «ангел».
— Прекратите! Прекратите немедленно! – я сдернула шарф и протянула руку, – Отдайте часы! Я найду другого мастера, который не будет лезть ни в свое дело! Которому плевать, почему у меня потекла тушь и как меня называл меня мой муж.
— Называл! Он Вас бросил…. – старик ехидно зыркнул на меня, но часы не отдал.
— Он умер! – заорала я не своим голосом я и посмотрела в его бесцветные глаза с изумлением и бессильно замолчала, прерывисто дыша. Повисла неловкая пауза. Слышно было как в тишине тикали почти синхронно десятки часов развешенных по стенам. Ничто не дрогнула в его глазах. Он продолжал смотреть в мои, не отводя взгляд. А потом сказал:
— Часы марки Волленвуд находятся на гарантии. Ждите. — сказал и развернулся и юркнул в маленькую дверь за стеной. Я бессильно опустилась в потертое и порванное на сгибах кресло. Я крикнула и поверила. Поверила, что его больше нет. Он жил для меня до тех пор, пока я в это верила. Пока странное слово-приговор не сорвалось с моих губ и не слетело в ответ на обиду. Ничего не оставалось, как ждать, когда этот вредный старик, шаркая и кряхтя, принесет мои часики. Мне было как-то уютно и тепло. Так иногда бывает, когда зайдешь с холодной улицы в дом. Я прикрыла глаза, и комната поплыла. Словно призраки по ней сновали люди, открывалась и закрывалась дверь. Кто – то приносил что-то в свертках, кто-то вытаскивал из коробочки, а старик, невесть откуда появившийся, то забирал, то отдавал. А потом зашел кто-то, так похожий на моего мужа. Я не разглядела в облаке тумана силуэт. Он что-то говорил, не обращая, внимание на меня, а потом вышел, что-то кладя в карман. У самой двери старик окликнул его, незнакомец обернулся, но вместо лица я увидела нечто размытое, как будто я смотрела на него сквозь промокшее от дождя стекло. Я закричала в беззвучном крике. Открыв рот, я рванулась к призраку и…. проснулась… Все также тикали часы на стенах. В такт им билось испуганное сердце. Все также пахло деревом и старьем. Дверь со скрипом отворилась, и вышел, пятясь, старик. Что-то бормоча невразумительное, отдал часы.
Я, не поблагодарив его, вылетела , почему-то прикладывая их у уху. Они нежно тикали. Я застегивала их на ходу и все прикладывала их к уху снова и снова. Я шла неторопливо по улице и смотрела себе под ноги. Я поднималась по лестнице, касаясь лакированных перил. На стенах у нашей квартиры никогда не было любовных надписей лаком и помадой, как это бывает у популярных поп-мальчиков. У него были совсем другие поклонники… Поворачивая ключ в замочной скважине, словно во сне, я услышала нежные звуки фортепиано. Это были утренние гаммы….
